Правозащитный центр "Мемориал" практически ежедневно обновляет базу данных политзаключенных современной России. Сегодня в ней более 300 имен. Всего в стране, по информации правозащитников, как минимум 649 преследуемых по политическим мотивам. Как изменилась репрессивная система в стране за 30 лет и чего боится власть — рассказал член совета правозащитного центра "Мемориал", руководитель программы "Поддержка политзаключенных" Сергей Давидис.
— С каждым годом список политзаключенных, составляемый "Мемориалом", пополняется. Ровно также ужесточается и правоприменительная практика. Как эта картина менялась за последние 30 лет — в 90-е, нулевые, десятые?
— Я лично и все коллеги по "Мемориалу", с которыми я знаком, этой проблемой занимаемся последние 15 лет максимум. Исходя не из нашего мониторинга, а из общего представления о ситуации, можно говорить про более ранние периоды. В 90-е, исходя из того понимания понятия "политзаключенный", которое мы используем, следует считать, что их либо не было, либо случаи, интерпретируемые задним числом, были единичными.
Опять же всем известно, что в путинской России в нулевые, начиная с дела ЮКОСа, стали появляться политзаключенные. Дела такого рода неуклонно увеличивались в количестве. Начиная с 2003 года были и дела нацболов, и шпионские, и надуманные дела о терроризме, но тогда их все-таки можно было еще посчитать, учесть каждое дело такого рода.
В огромном массиве дел о терроризме, где даже нет никакого теракта, виновные просто назначены
С конца нулевых объем политически мотивированных и незаконных преследований, которые приводят к лишению свободы, а тем более тех, которые не приводят, так велик, что, наш список — это только некоторая очевидная часть общего числа дел. Те цифры, которые у нас есть, не полные и не претендуют на полноту. С каждым годом эта неполнота, я бы сказал, нарастает, потому что "серая зона" дел увеличивается.
Совершенно очевидно, например, что в огромном массиве дел о терроризме, где даже нет никакого теракта, виновные просто назначены. В огромном массиве дел о государственной измене, очевидно есть огромное количество сфабрикованных дел. Политический мотив в такого рода делах почти всегда присутствует, потому что и обоснование террористической угрозы, и угрозы иностранных шпионов — это часть государственной политики, государственной риторики. Она позволяет дальше ограничивать права граждан, оправдывать незаконное удержание власти одними и теми же людьми на протяжении десятилетий. Мы про это не узнаем, потому что либо дела засекречены, либо мы не можем добрать до материалов дел, которые расследуются где-то в регионе по обвинению в терроризме против неизвестного или мало известного мигранта из Узбекистана, например.
В остальном вы совершенно справедливо сказали, что, во-первых, меняется законодательство. С конца нулевых появляются новые составы преступлений. Раньше за участие в террористической организации преследовали как по обвинению в участии в запрещенной экстремистской организации. У суда тогда был выбор для оценки по внутреннему убеждению, какова степень общественной опасности участия в той или иной организации и в зависимости от этого назначалось наказание. Но в начале десятых годов ввели статью 205.5 об участии в террористической организации, которая предусматривает гораздо более суровое наказание.
Например, людей, которых обвиняют в участии в исламской партии "Хизб ут-Тахрир", объявленной террористической еще в 2003 году, на протяжении десяти лет сажали на короткие сроки, либо в половине случаев приговаривали к наказанию не связанному с лишением свободы. После 2013 года их приговаривают исключительно к реальным срокам лишения свободы и с каждым годом все больше. Если даже считать преступлением само участие в деятельности, то такой организации нет, потому что террористической она объявлена совершенно произвольно и голословно. Общественная опасность этого действия никак не изменилась.
Появляются целые противоправные институты, нарушающие как российскую Конституцию, так и внешние обязательства Российской Федерации
Такие же люди делали то же самое 20 лет назад и оставались на свободе. Сейчас люди получают за абсолютно ненасильственную деятельность 24 года, потому что появилась новая статья и, более того, к ней были приняты поправки, которые ужесточили наказание по всему комплексу террористический статей. Понятие терроризма расширено законодательством почти как понятие экстремизм, до неразличения от других преступлений или даже законной деятельности. Соотвественно, это позволяет ограничить права человека, который маркирован этим лейблом "террорист".
Во-вторых, появляются прямо антиконституционные составы преступлений. Это и статья о неоднократном нарушении порядка проведений публичных мероприятий, это и статья о неисполнении обязанностей иностранного агента, статья об осуществлении деятельности нежелательной организации. Появляются целые противоправные институты, нарушающие как российскую Конституцию, так и внешние обязательства Российской Федерации такие, как нежелательная организация, иностранный агент. Их появление сопровождается введением новых статей уголовного кодекса. Они [преследования] сейчас не являются массовыми.
По статье об иностранных агентах нет ни одного приговора, случаев уголовного преследования было два или три. Например, сейчас идет преследование правозащитника Семена Симонова в Сочи по этому обвинению. По статье о нежелательных организациях таких дел больше. Анастасия Шевченко уже больше года находится под домашним арестом по обвинению именно по этой статье. Несколько человек вынуждены были уехать либо после возбуждения обвинения, либо в связи с большой опасностью возбуждения дела. Яне Антоновой вынесли приговор, не связанный с лишением свободы.
Общество пытаются держать в тисках, создавать такой поведенческий шаблон
Чем дальше, тем больше появляются идеологические статьи. Мы видели появление статьи о запрете реабилитации нацизма, под которой понимается не пойми что: запрет распространения заведомо ложных утверждений о роли Советского Союза во Второй мировой войне, оскорбление святых воинских праздников, непонятно что означающее отрицание приговоров военных трибуналов. Это чисто идеологическая статья, которая никакого отношения к реальному преследованию реабилитации нацизма не имеет, но, кроме того, совершено несуразно жестока.
Недавно какие-то, может быть, не очень уместно шутящие, не очень умные или нетактичные люди прислали фотографии нацистских преступников на виртуальный бессмертный полк. Возбуждены уголовные дела по этой самой статье, хотя такой акт, как пересылка фотографий на какой-то сайт называться реабилитаций, на мой взгляд, не может. Это в худшем случае мелкое хулиганство. А мы видим, что в реальности прокурор требует 3 года 11 месяцев одному из таких приславших. Это же абсурд. Тем не менее таким образом общество пытаются держать в тисках, создавать такой поведенческий шаблон, который удерживается именно средствами уголовного преследования.
И, наконец, последнее — это некое ужесточение практики правоприменения. Во-первых, по одним и тем же статьям, которые даже не менялись, назначают гораздо более суровое наказание. Во-вторых, и это более важно, требования к доказываю вину, к соблюдением процессуальных гарантий прав человека снизились радикально. Десять лет назад преследование на основании таких жалких доказательств, которых сейчас хватает, было недостаточно. По многим делам. Фактически суд сейчас штампует все, что ему принес следователь и утвердил прокурор.
За последние 20 лет произошли ужесточения и некая примитивизация репрессивной политики государства
Иногда у них там случается споры между друзьями: прокуратура отправляет на дорасследование и так далее. Эти споры всегда решаются в пользу репрессий. Они носят технический характер. Нет никаких сдерживаний противовесов, никаких гарантий соблюдения прав.
Конституционный суд, например, в деле Ильдара Дадина дал разъяснения, что просто так привлекать по этой статье (212.1 УК РФ — неоднократное нарушение порядка проведения публичный мероприятий — "Idel.Реалии") нельзя, самого факта неоднократности недостаточно, необходимы серьезные общественно опасные последствия. Теперь и следователи, и судьи просто пишут: "Наступили общественно опасные последствия" и все.
Резюмируя можно сказать, что за последние 20 лет произошли ужесточения и некая примитивизация репрессивной политики государства и самой репрессивной системы. По сравнению с 90-ми, ничего этого просто не было. За время правления Путина мы наблюдаем негативную динамику такого рода.
— С чем, на ваш взгляд, связано ужесточение законодательства?
— С одной стороны, если нет свободных выборов, сменяемости власти и власть не хочет допускать механизмов политической конкуренции, она неизбежно должна закрывать и другие каналы обратной связи, что и делает. Ее репрессивная деятельность по большей степени направлена на подавление свободы собраний, свободы выражений, свободы объединений. Со свободой объединений связана и свобода совести: религиозные объединения власть пугают даже, может быть, больше чем другие, потому что они стоят на идеологической основе и совсем неподконтрольны государству.
Это такое иррациональное проявление паранойи, логической ошибки, которая дорого стоит и обществу, и самой власти
Чем дальше, тем необходимость такого рода подавлений больше. Если раньше это был дополнительный инструмент на ряду с пропагандистскими и экономическими, то постепенно пропаганда устранила свою эффективность. Последний всплеск, связанный с Крымом сошел на нет уже пару лет назад.
Дальше власть не видит эффективной отдачи от своих пропагандистских усилий. Она не равна нулю, но и не дает даже сохранения статуса-кво, постепенно снижает свою эффективность. Тенденции снижения эффективности каналов традиционной пропаганды для этой власти абсолютно критичны. С другой стороны, возможности экономического стимулирования, подкупа общества у власти тоже снизились. Тут еще кризис, падение цен на сырье, пандемия.
Все это делает репрессии едва ли не ключевым основополагающим инструментом контроля за обществом. Они попрежнему избирательны, но их массовость растет. Они, с одной стороны, направлены непосредственно на прекращение деятельности людей, в которых власть видит угрозу. С другой стороны — на формирование идеологической конструкции, предлагаемой обществу, которая формируется также с помощью уголовных дел.
В самом государственном механизме подается какой-то общий сигнал сверху, в том числе и с введением статей в уголовный кодексы, прецедентным преследованием, запретом какой-то организации, а дальше этот сигнал интерпретируют внизу кто как может. В бюрократической системе в первую очередь из карьеристских, шкурных изображений он интерпретируется так, что давайте продемонстрируем эффективность простыми средствами, когда преступниками объявлены люди, не совершавшие преступлений. Очень удобно демонстрировать эффективность за их счет. Это касается и Свидетелей Иеговы, и Хизб ут-Тахрир (запрещены на территории РФ), и многих террористических, экстремистских дел о высказываниях. Это такое комплексное взаимодействие.
Следователь, которому не нужно конкурировать в суде, теряет компетенции нормальным образом расследовать даже реальные преступления
При этом власть, выстроив такую вертикальную систему безобразной связи, с каждым годом все больше поддается убеждению самой себя в истинности этой безумной картины мира. Можно понять, что они имели в виду, о чем думали, когда они объявили экстремистской организацией абсолютно мирных Свидетелей Иеговы и десятков тысяч людей сделали потенциальными врагами. Но люди, которые потеряли возможность исповедовать свою религию, не полюбили это государство. Сотни уже подверглись этому преследованию, десятки уже попали за решетку.
Никакой практической и теоретической пользы государству от этого нет. Мне кажется, это такое иррациональное проявление паранойи, логической ошибки, которая дорого стоит и обществу, и самой власти. Она ничего не приобретает, а только теряет на этом. Тем не менее это продолжается, такой маховик остановить сложно, а при этом нормальных каналов обратной связи практически нет.
С каждым годом все проще вынести обвинительный приговор, все меньше нужно доказательств
И последнее, что стоит сказать. Просто, развитие такой системы — как сказано уже без обратной связи, без сдержек и противовесов, без механизмов сменяемости — неизбежно обрубляется. Я говорил уже, что с каждым годом все проще вынести обвинительный приговор, все меньше нужно доказательств, но это касается и других аспектов деятельности этой системы. Она примитивизируется. Риторика, концепции, действия, все становится ненужно.
Если некому показывать свои умения, они уже не нужны, то они просто отмирают. Следователь, которому не нужно конкурировать в суде, теряет компетенции нормальным образом расследовать даже реальные преступления. В результате и реальные преступления расследуют так, что могут привлечь невиновного, могут абсолютно не доказать вину того, кто совершил преступление. Это общая деградация системы. Все эти факторы в совокупности приводят к тем результатам, которые мы наблюдаем.
— Как в такой ситуации бороться людям, которые подпадают под такое давление? Как бороться, когда шансы доказать свою невиновность в суде близятся к нулю?
— То, что власть сильно утратила популярность, все-таки заставляет ее прислушиваться к общественному мнению. Она опасается создавать ситуации, которые могут быть триггером общественного возмущения. Неоднократно упоминавшееся дело Ивана Голунова, дело о массовых беспорядках в рамках "Московского дела".
— Это скорее исключения из правил.
— Тем не менее, они есть. Есть и другие дела. Последовательное общественное давление на ряду с убедительной юридической борьбой при наличии других благоприятных обстоятельств могут давать шанс на ту победу, которая возможна в этих условиях. Наш коллега Оюб Титиев после такого рода борьбы был признан виновным, приговорен по абсолютно ложному обвинению к лишению свободы, но условно-досрочно выпущен, фактически немедленно. Это вне сомнений неприемлемо в целом с точки зрения прав человека, демократии, но в то же время это победа гражданского общества такая, какая она, к сожалению, сейчас может быть.
Гласность, упорство в отстаивании своей позиции все-таки оказываются более надежным инструментом. Они привлекают внимание, дают моральную поддержку
Многие обоснованно сетуют, что мы победой должны считать условный срок или приговор по отбытому [наказанию], но тем не менее такие победы случаются и это тоже важно. В итоге человек может остаться на свободе. Далеко не во всех случаях, но борьба не бесполезна. Мы никогда не можем заранее знать ее результат. Эта борьба играет роль в конечном балансе сил, которая определяет судьбу человека. Он может вместо десяти лет получить пять. По крайней мере, это общественное внимание может защитить его от наиболее вопиющего нарушения его прав в СИЗО или колонии. Это не к самому человеку призыв, а к обществу.
Оно, надо сказать, с каждым годом все более активно в этом смысле. Оно интересуется политическими репрессиями, сообщает о них в социальных сетях, готово платить "ОВД-Инфо" и "Медиазоне", оно готово помогать политзаключенным, жертвовать деньги. Это важный индикатор зрелости нашего общества. Конечно, политзаключенных становится все больше, помощи и солидарности им всем не хватает, но тем не менее тенденция в сфере общественного внимания, поддержки, солидарности скорее позитивная, если можно говорить о радостях в таком печальном контексте.
Что касается рекомендаций самому человеку, трудно что-то порекомендовать. Это сильно зависит от ситуации. Бывает, человек рассчитывает договориться со следствием, но никаких гарантий, что государство соблюдет свои обязательства, разумеется нет, и оно, конечно, в подавляющем большинстве случаев обманывает. Стать тем счастливчиком, который переиграл черта, очень самоуверенно. Гласность, упорство в отстаивании своей позиции все-таки оказываются более надежным инструментом. Они привлекают внимание, дают моральную поддержку. Мне кажется, все-таки некорректно давать советы людям, подвергшимся незаконному, политически мотивированному лишению свободы. Каждый решает сам. А мы решаем, что мы можем сделать, чтобы ему помочь и поддержать.
— Говоря о поддержке. После трагической гибели нашей коллеги Ирины Славиной "Мемориал", "Общественный вердикт", "Открытая Россия" сообщили о совместной работе для защиты граждан от силовых обысков. Шла речь о создании коалиции и выработке определенных требований. Создана ли такая коалиция и сформулированы ли уже какие-то требования?
— Да, эта инициатива была, я участвовал в ее запуске. Сейчас мы собираем предложения от адвокатов, ученых законоведов, специалистов по уголовному процессу о точном описании проблем, которые есть в этой сфере. Собираем и предложения по тому, каким образом следует изменить нормативную базу, инструктивные документы, которые определяют правоприменительную практику. Сейчас идет этот этап.
Я надеюсь, что общественное давление заставит власть каким-то образом, хотя бы частично эту порочную ситуацию изменить
После того, как получится какой-то набор, может быть, альтернативных предложений, мы планируем провести обсуждение среди специалистов, потенциальных участников такой коалиции. Под выработанные в результате совместной деятельности предложения планируем привлекать участников этой коалиции общественного мнения.
Я надеюсь, этот процесс не остановится, придет к результату, когда реализация конкретных требований позволит сменить неприемлемую практику в сфере обысков. Я надеюсь, что общественное давление заставит власть каким-то образом, хотя бы частично эту порочную ситуацию изменить.
— Сейчас у вас есть представление о конкретных действиях, каким образом дальше продвигать, лоббировать эти требования?
— На мой взгляд, в обществе существует понимание несправедливости того, что к любому человеку в любой момент даже без судебного решения могут прийти с обыском по делу, не имеющим к нему никакого отношения, забрать у него все имущество, опять же не имеющее никакого отношения к делу. Дисбаланс неизбежен. Один человек — гражданин, другой — представляет государство, они не могут быть абсолютно равны. Но та степень бесправия человека и всевластия государства, которая не обусловлена общественным интересом и не дает никаких гарантий, она возмущает многих. Поэтому я думаю, когда эти предложения будут выработанны и в доходчивой, ясной форме изложены, распространены в медиа, социальных сетях, они получат общественную поддержку.
— Мы с вами ранее уже затронули тему фактического освобождения после суда. По подсчетам "Мемориала" на сегодня несколько сотен преследуемых по политическим мотивам. На ваш взгляд, какой процент из этих людей может рассчитывать, если не на оправдательный приговор, то на фактическое освобождение?
— Небольшой, к сожалению. Если в наших списках сейчас более трехсот политзаключенных, я думаю, не больше, наверное, процентов пяти. Это связано с тем, что существенная часть этих людей обвиняется в терроризме. По таким делам выносится длительной наказание связанное с лишением свободы. Здесь не принимаются многие гуманистические начала уголовного законодательства. В этой связи не приходится рассчитывать на какие-то послабления. Это касается и "Хизб ут-Тахрир" (запрещена в РФ), и "Сети", и "Артподготовки".
Не думаю, что те люди, которые сейчас приговорены к 20-летним срокам, будут отбывать все наказание
Общественно политическая ситуация, существующая сию секунду, это ведь не извечная данность. Понятно, что нам в действующей ситуации трудно сказать, когда и как она изменится, но заведомо понятно, что она когда-нибудь изменится. Никакая диктатура не может существовать вечно. Чаще всего она меняется довольно быстро и неожиданно. Поэтому не думаю, что те люди, которые сейчас приговорены к 20-летним срокам, будут отбывать все наказание. Я думаю, изменение общественно политической ситуации освободит их раньше. Их юридическая борьба, не приносящий пока прямого результата, тоже фактор давления. Это сложный большой процесс и капли, которые заполняют эту чашу, их очень-очень много. Каждое действие может оказаться полезным и значимым впоследствии.
Бойтесь равнодушия — оно убивает. Хотите сообщить новость или связаться нами? Пишите нам в WhatsApp. А еще подписывайтесь на наш канал в Telegram.
